В тот день, когда Гарибальди отражал атаки немцев под Дижоном, передовые части Мантойфеля добрались до реки Ду юго-западнее Безансона, заняв стратегически важный город Доль. Капкан вокруг Восточной армии стремительно захлопывался. Состояние французских солдат оставляло желать много лучшего; измотанные маршами и сражениями, лишенные нормального питания и возможности переночевать в тепле, они иногда начинали отступать при одном появлении немцев. «Я ужасно устал. Мои ноги, наполовину отмороженные, пылают и причиняют мне страдания всякий раз, когда я снова пускаюсь в путь. <…> Стопы моих ног покраснели и почернели, словно их избили палкой», — записал один из рядовых участников [1130] . Впрочем, пока еще не все было потеряно: ведущие от Безансона на юг вдоль швейцарской границы дороги можно было бы прикрыть сравнительно небольшими силами — горная местность позволяла блокировать наступление немцев, перекрыв всего лишь несколько перевалов.
Однако Бурбаки в Безансоне все еще колебался. В сложившейся ситуации у него было два варианта: быстро отступать на юг, спасая все, что еще можно было спасти, или прорываться через боевые порядки Мантойфеля на запад. Именно на втором варианте настаивали Гамбетта и Фрейсине. Теоретически шансы на успех имелись; не зная, как будут действовать французы, Мантойфель вынужден был серьезно растянуть свои два корпуса, чтобы прикрыть все возможные направления прорыва. Однако для успеха этой операции необходимо было одно условие: боеспособное состояние французских войск. Именно оно оказалось невыполнимым.
26 января Бурбаки принял решение отступать вдоль швейцарской границы. Но было уже поздно: утром того же дня авангарды Мантойфеля заняли Сален, перекрыв одну из двух дорог, которые вели из Безансона на юг. Оставался путь через Понтарлье. Фрейсине все еще требовал от командующего Восточной армией пойти на прорыв, одновременно безуспешно пытаясь заставить Гарибальди двинуть все свои силы ему навстречу. Убежденный в неизбежности катастрофы, Бурбаки вечером того же дня пустил себе пулю в голову.
Попытка самоубийства оказалась неудачной, хотя и спасла генерала от необходимости руководить агонией своей армии. 29 января немцы перерезали последний путь на юг в районе Понтарлье. Как уже говорилось выше, днем раньше в Версале было заключено перемирие; однако германская сторона, не желая в последний момент остаться без триумфа, добилась исключения из него трех восточных департаментов, где и происходили боевые действия. 31 января генерал Клиншан, взявший на себя командование Восточной армией, заключил со швейцарскими властями соглашение об интернировании. И на следующий день неорганизованные толпы французских солдат, утратившие всякое сходство с дисциплинированной армией, начали пересекать границу. Лишь немногим отчаянным удалось уйти на юг по заснеженным горным дорогам вдоль самой границы. Немцев этот результат вполне устраивал — заниматься транспортировкой, снабжением и размещением еще сотни тысяч пленных им совершенно не хотелось [1131] .
В Швейцарии оказалось интернировано около 90 тысяч человек; еще 15 тысяч попали в плен к немцам, и лишь около 6 тысяч смогли выйти на юг. Последняя армия, которой еще располагала Франция, была уничтожена. Война завершилась.
Вторая фаза франко-германской войны достаточно серьезно отличалась от первой. Ее исход был в значительной степени предопределен с самого начала. Беспристрастному наблюдателю было ясно, что ситуация значительно отличается от того 1792 г., воспоминания о котором вдохновляли французских лидеров. Тогда «вооруженному народу» противостояли маленькие армии эпохи кабинетных войн и политики, вовсе не горевшие желанием вести масштабную войну. Теперь французам противостояла массовая и в то же время профессиональная армия, опиравшаяся на вполне надежный тыл и ресурсы большой страны.
В действиях нового французского руководства трудно усмотреть какие бы то ни было серьезные ошибки (если не считать ошибкой отказ от скорейшего заключения мира на германских условиях). Более того, Гамбетта и Фрейсине совершили почти невозможное, запустив механизм перманентной мобилизации и создавая все новые и новые армии. Немцы восхищались их энергией. «Усилия французов, — писал Блументаль, — великолепны. Их диктатор Гамбетта заслуживает всего возможного уважения» [1132] . Можно критиковать республиканских лидеров за то, что они бросали в бой необученных солдат и требовали от генералов невозможного. Однако, пока Париж держался, у них не было иного выхода; бросить столицу на произвол судьбы они не могли. Парадоксальным образом Париж не только сковывал половину германской полевой армии, но и делал более чем предсказуемыми действия ее противника, позволяя немцам громить французские армии поодиночке.
Впрочем, затягивание войны было не в интересах немцев, поскольку грозило весьма весомыми внешне- и внутриполитическими осложнениями. Это вызывало серьезные разногласия по поводу военной стратегии. Бисмарк впоследствии заявлял, что после Седана следовало бы остановить наступление и ограничиться жесткой обороной оккупированной территории [1133] — решение, абсурдное с военной точки зрения. Мольтке выступал за максимально активные действия, требуя наносить смелые контрудары в глубину французской территории и громить новые республиканские армии, пока нет возможности возобновить полномасштабное наступление на юг. Конфликты внутри германского военного руководства, а также между военным и политическим руководством не слишком сильно облегчали положение французов. Не шли им на пользу и ошибки германских генералов.
Проблема французов была в качестве войск. Новобранцы могли храбро атаковать, но от них невозможно было требовать длительных усилий. Большие тяжелые марши (особенно при отступлении), продолжительное (особенно многодневное) сражение приводили к тому, что боевой дух и дисциплина падали и подразделения быстро утрачивали боеспособность. Попытки компенсировать качество количеством не удались. У французов не хватало артиллерии и особенно кавалерии, существовал острый дефицит военных специалистов, существовали серьезные проблемы в организации тыла и передвижений войск. Как написал впоследствии один из немецких офицеров — участников войны, «мы победили французов в большей степени нашими маршами, чем нашим оружием» [1134] . Симптоматично, что за месяц боев с императорской армией немецкие потери составили 78 тысяч человек, а за пять месяцев войны с армиями республики — только 51 тысячу [1135] .
Пик французских военных усилий был достигнут в течение двух последних месяцев 1870 г. Именно тогда французам удалось одержать свою единственную значимую победу в этой войне. Массовый призыв, начавшийся еще до падения империи, как раз принес свои плоды, и на немцев практически со всех сторон обрушивались удары внушительных по своим размерам армий. Однако падение Меца помогло преодолеть начавшийся кризис; зимой германские армии перешли в контрнаступление на всех фронтах. Ресурсы Франции оказались в значительной степени истощены; к концу января у страны практически не осталось боеспособных войск.
Этот результат не был предопределен в точности; однако сложно представить себе, какие действия французского руководства могли бы серьезно повлиять на исход войны. Фактически французы воевали до тех пор, пока не оказались готовы признать поражение. То, что на это потребовалось почти полгода, было серьезным предзнаменованием на будущее.
Глава 16
Час дипломатов
В течение всей осени Бисмарк продолжал переговоры с доверенными лицами остававшегося в германском плену экс-императора французов и его супруги-регентши при несовершеннолетнем сыне, находившейся в Лондоне. Вариант реставрации Второй империи казался ему привлекательным с точки зрения германских интересов: непопулярность и шаткость режима Наполеона III исключали, по мысли канцлера, на какое-то время угрозу реванша. Крайне скептическое отношение европейских дворов к идее возвращения экс-императора в Париж на немецких штыках оказывало определенное давление на германскую дипломатию, но зато гарантировало весьма желанную изоляцию Франции [1136] .