Серьезной проблемой для обеих сторон оставалась разведка. Военачальники имели в лучшем случае весьма приблизительное представление о местонахождении противника; зачастую не было и этого. Кавалерия откровенно не справлялась с разведывательными задачами; после сражения контакт с противником каждый раз терялся, и в штабах снова не знали, где его искать. Достаточно сказать, что одним из важнейших источников информации о действиях вражеской армии являлись газеты нейтральных стран (в первую очередь английские и бельгийские). Так, отступавших после поражения при Шпихерне солдат Фроссара практически не преследовали; немцы знали лишь, что французы, похоже, отошли куда-то в район Меца. Для самих французов появление немцев на поле боя всегда оказывалось неожиданностью; организовать сколько-нибудь внятную систему форпостов им не удавалось на протяжении всей кампании.
Не лучшим образом показала себя и система медицинского обеспечения. Уже 8 августа прусский кронпринц с тревогой отмечал в своем дневнике: «Раненых так много, что персонала для ухода за ними не хватает, несмотря на то что число врачей-добровольцев и сестер милосердия растет с каждым днем» [270] . Справедливо полагая, что штатные структуры просто не справятся со своевременной эвакуацией раненых и уходом за ними после крупных сражений, немцы широко привлекли добровольцев — в первую очередь орден иоаннитов, а также так называемых «добровольных санитаров», задачей которых была транспортировка раненых. Общая численность этих добровольцев составляла около 7 тысяч человек [271] .
Однако как первые, так и вторые сразу же стали вызывать серьезные нарекания. «На деятельность рыцарей-иоаннитов, как и на добровольных санитаров, слышно очень много жалоб», — записал прусский кронпринц в своем дневнике [272] . Руководство иоаннитов, к которому принадлежали многие титулованные особы, заботилось в первую очередь о собственном комфорте. Среди «добровольных санитаров» оказалось множество бездельников, искавших острых ощущений. Некоторые из них обирали не только убитых, но и раненых [273] . Среди солдат «добровольные санитары» получили прозвище «универсальных наследников» [274] . «На оживленных улицах я встретил множество штатских с красным крестом на белой нарукавной повязке; это были в большинстве своем молодые люди, которые бесцельно слонялись <…> и не проявляли никаких признаков того, что они могут и вообще хотят что-либо совершить в рамках добровольно избранного ими ухода за ранеными», — писал впоследствии командир II корпуса генерал Франзецки [275] . Подобными ядовитыми сентенциями наполнены мемуары участников войны. Проблема заключалась еще и в том, что знаком Красного креста широко злоупотребляли — его носили лица, никакого отношения к медицинским службам не имевшие, а иногда и просто мародеры. Не брезговали таким прикрытием и ушлые торговцы, пытавшиеся провернуть выгодное дельце на театре военных действий. «Встречались факты, свидетельствующие о явном злоупотреблении доверием, — писал в своем отчете российский профессор Шмидт, командированный в Германию для изучения военно-санитарной части. — Привожу один из многих. В Нанси задержан был купец, продававший под фирмой красного креста плохие бременские сигары по дорогой цене. Для виду у него было несколько ящиков гипса, с которыми он являлся к этапным начальникам для вытребования реквизиционных подвод» [276] .
С французской стороны дело обстояло проще — по той простой причине, что поле боя оставалось за немцами, и французские раненые становились проблемой для противника. Тем не менее, эффективность французской санитарной службы оказалась еще ниже, чем немецкой. В отличие от германской стороны, французы не позаботились об организации системы добровольных санитаров из числа гражданских лиц, хотя и довольно активно сотрудничали с «Красным крестом». Многие раненые выбирались в тыл самостоятельно. С 7 августа Нанси наводнен ранеными после сражения при Вёрте: «Печальная процессия продолжалась в течение трех дней. Улицы города заполонили тюркосы, зуавы, пехотинцы; все брели поодиночке, наудачу, куда глаза глядят» [277] .
Во всех городах на северо-востоке Франции наблюдалась одна и та же картина: паника с получением известий об отступлении армии, многочисленные беженцы из городов, на смену которым под защиту крепостных стен устремлялись окрестные крестьяне со своими стадами и пожитками. Вместе с последними солдатами Восточные железные дороги эвакуировали сотню локомотивов и большинство вагонов. По распоряжению военных был разрушен телеграф, оставив столицу Лотарингии без связи с внешним миром. Сами пограничные крепости: Фальсбур (Пфальцбург), Туль, Тьонвиль, Мец — в большинстве своем к осаде были готовы плохо, несмотря на все отчаянные усилия их комендантов. Из-за недостатка солдат приведением в порядок крепостных валов и установкой на свои позиции пушек нередко занимались местные жители.
В первых августовских сражениях проявилась еще одна любопытная особенность Франко-германской войны. С одной стороны, командиры с обеих сторон стремились свято чтить обычаи и традиции, вести себя рыцарственно и даже куртуазно по отношению к своим противникам. С другой, очевидным было нараставшее ожесточение по отношению к врагам.
После сражения при Вейсенбурге пленные французские офицеры вежливо приветствовали прусского кронпринца, который, в свою очередь, выразил восхищение храбростью французов [278] . После Вёрта Фридрих Вильгельм утешал пленного кирасирского полковника и даже узнал его адрес, чтобы сообщить его семье, что с ним все в порядке [279] . Гораздо меньше человеколюбия демонстрировали немцы при встрече с французскими колониальными солдатами («тюркосами»): их обвиняли в убийстве раненых и всевозможных недостойных обманных трюках и старались не брать в плен. Командующий Х армейским корпусом генерал Войтс-Ретц писал жене, что цветных неплохо бы отправить в зоопарки на потеху публике [280] . Гражданских, взявших в руки оружие, сразу же расстреливали. Первые упоминания о том, что местные жители стреляют в немецких солдат, появились еще на второй неделе августа. «Из деревень и лесов время от времени стреляют по нашим пикетам, но безуспешно, — писал Войтс-Ретц 11 августа. — Этих мародеров трудно найти, но первый же схваченный будет сразу расстрелян. Старый Блюхер сжигал такие деревни и, говорят, приказывал бросать виновных крестьян в огонь» [281] . Масштабная партизанская война — как и ответное сжигание деревень — начнется совсем скоро. В последующие месяцы контраст между «куртуазностью» и террором будет только нарастать.
Глава 6
Москва — Иерусалим
Первые поражения не нанесли фатального урона французской армии. Куда более тяжелыми были их как внешне-, так и внутриполитические последствия. Во-первых, потенциальные союзники Франции еще больше укрепились в стремлении придерживаться нейтралитета. Это позволило пруссакам в первых числах августа начать переброску на театр военных действий трех оставленных в резерве корпусов.
Во-вторых, в Париже сводки с театра боевых действий вызвали бурю возмущения. 9 августа пало министерство Оливье; новым главой правительства стал генерал де Монтобан, получивший в 1860 г. титул графа Паликао за свои военные успехи в войне против Китая. Было провозглашено принятие экстренных мер, включавших в себя призыв под знамена 450 тысяч человек и немедленное формирование 12-го и 13-го корпусов. Планы десантной операции были сданы в архив, морская пехота направлялась на усиление сухопутной армии.